Но замечательнее всего, что все те, которые имели честь быть представлены графу, в глубине души своей очень хорошо понимали и чувствовали, относительно себя, то же самое, что чувствовал к ним и граф Маржецкий, — словно бы, действительно, все они были варвары и татары пред этим представителем европейской цивилизации и аристократизма; и в то же время каждый из них как бы стремился изобразить чем-то, что он-то, собственно, сам по себе, да и все-то мы вообще вовсе не варвары и не татары, а очень либеральные и
цивилизованные люди, но… но… сила, поставленная свыше, и т. д.
Неточные совпадения
— Вот место замечательное, — начал он, положив перед Лизою книжку, и, указывая костяным ножом на открытую страницу, заслонив ладонью рот, читал через Лизино плечо: «В каждой
цивилизованной стране число
людей, занятых убыточными производствами или ничем не занятых, составляет, конечно, пропорцию более чем в двадцать процентов сравнительно с числом хлебопашцев». Четыреста двадцать четвертая страница, — закончил он, закрывая книгу, которую Лиза тотчас же взяла у него и стала молча перелистывать.
Та самая женщина, которая, живя в одном из больших
цивилизованных центров, увидела бы в Цыбуле не больше как l'homme au gros maggot, [толстосума (франц.)] в захолустье — мирится с ним совершенно, мирится как с
человеком, даже независимо от его magot.
— Не думайте, впрочем, Гамбетта, — продолжал Твэрдоонто, — чтоб я был суеверен… нимало! Но я говорю одно: когда мы затеваем какое-нибудь мероприятие, то прежде всего обязываемся понимать, против чего мы его направляем. Если б вы имели дело только с
людьми цивилизованными — ну, тогда я понимаю… Ни вы, ни я… О, разумеется, для нас… Но народ, Гамбетта! вспомните, что такое народ! И что у него останется, если он не будет чувствовать даже этой узды?
Наконец, сцена опять переменяется, и является дикое место, а между утесами бродит один
цивилизованный молодой
человек, который срывает и сосет какие-то травы, и на вопрос феи: зачем он сосет эти травы? — ответствует, что он, чувствуя в себе избыток жизни, ищет забвения и находит его в соке этих трав; но что главное желание его — поскорее потерять ум (желание, может быть, и излишнее).
В-5-х, конгресс выразил убеждение, что учение о правах
человека требует, чтобы народы дикие и слабые, их собственность и их свобода находили защиту от несправедливости и злоупотреблений и чтобы эти народы были ограждаемы от пороков, столь распространенных между народами, так называемыми
цивилизованными.
Шмага. Пришли с таким приятным известием и молчите до сих пор! Ну, хорошо, что я не умер от нетерпения, а то могло бы возникнуть уголовное дело. (Подходит к Незнамову.) Гриша! Брось философию-то, пойдем! Что нам природа: леса, горы, луна? Ведь мы не дикие, мы
люди цивилизованные.
— Да хоть потому, что я не желаю производить над сыном моим опыты и оставлять его уж, конечно, единственным некрещеным
человеком в целом
цивилизованном мире.
— На том, что в катехизис добродетелей и достоинств
цивилизованного западного
человека вошла исторически и чуть ли не в виде главного пункта способность приобретения капиталов.
Это был
человек очень подходящий для своей роли. При самом основании школы филантроп прислал его откуда-то из других более
цивилизованных мест. Он носил старозаветный еврейский костюм: долгополый кафтан из тонкого сукна, сшитый таким образом, что он одновременно напоминал и лапсердак, и европейский сюртук. В официальных случаях он надевал настоящий сюртук. Из-под его жилета, когда он вынимал часы, виднелись шелковые «цицес», вроде моточков ниток, ритуальная принадлежность традиционного еврейского костюма.
И еще много других
цивилизованных жестокостей, как, например, наши просвещенные войны, где убивают
людей десятками тысяч в один день.
И все представляемые были встречаемы графом Северином все с одним и тем же выражением снисходительного достоинства, сквозь которое просвечивала холодность и сдержанность
человека, поставленного обстоятельствами в чуждую и презираемую среду, имеющую над ним в данный момент перевес грубой физической силы: граф чувствовал себя членом угнетенной национальности, членом европейски-цивилизованной семьи, беспомощно оторванным силой на чужбину, в плен к диким, но довольно благодушным и наивным татарам.
Человек соединялся с
человеком для борьбы за жизнь со стихийными силами природы и для организации
цивилизованного общества.
Человек чувствует себя раздавленным этой нестерпимой множественностью, раздробленностью, условностью
цивилизованного мира.
Поверхностное «я»
человека, очень социализированное, рационализированное,
цивилизованное, не есть личность в
человеке, оно может быть даже искажением образа
человека, закрытием его личности.
В организованных
цивилизованных государствах
люди более всего тратят сил на подготовление коллективного убийства и более всего несут жертв для этой нечеловеческой цели.
Леви Брюль, критикуя Тэйлора и Фрэзера, пытается открыть первобытное мышление, совсем не похожее на мышление
людей цивилизованных.
Конфликт
цивилизованного и социализированного
человека с своим подсознательным есть основной конфликт, порождающий неисчислимые последствия.
— Вы напитались ретроградным духом Москвы, немудрено, что вы так говорите, — продолжал корнет. — Здесь, в этой Бухаре,
цивилизованному, европейскому
человеку дышать тяжело. Здесь все носит печать отсталости, все, от грязи на улицах, в которой утонуть можно, до беззубой московской литературы и младенческой науки. Не очаровывают ли вашу патриотическую душу оглушительные гимны ваших сорока сороков с басом profondo их дедушки — Ивана Великого? Не поклонения ли?.. Мне просто от всего здесь тошно.
Но думаю, что теперь, именно теперь, после жалкой, глупой русской революции и в особенности после ужасного по своей дерзкой, бессмысленной жестокости подавления ее, русские, менее других
цивилизованные, то есть менее умственно развращенные и удерживающие еще смутное представление о сущности христианского учения, русские, преимущественно земледельческие
люди, поймут, наконец, где средство спасения, и первые начнут применять его.
Такое товарищество убивает в корне братство
людей, не только высшее единство христианского человечества, но и среднее единство
цивилизованного человечества.
Ни один
цивилизованный передовой
человек теперь не в состоянии дать ответ на прямой вопрос: зачем ты живешь тою жизнью, которой ты живешь?
Так что если бы решение вопроса об освобождении себя от извращенного христианского учения и вытекающего из него допущения насилия, нарушающего любовь, и признание христианского учения в его истинном значении зависело только от
людей цивилизованных, пользующихся в нашем обществе в материальном отношении лучшим, в сравнении с большинством рабочего народа, положением, то предстоящий переход
людей от жизни, основанной на насилии, к жизни, основанной на любви, еще не был бы так близок и настоятелен, как он близок и настоятелен теперь и особенно у нас в России, где огромное большинство народа, более двух третей, еще не развращено ни богатством, ни властью, ни цивилизацией.
Раздвоение между объяснением веры, которое названо верою, и самою верою, которая названа общественной, государственной жизнью, дошло теперь до последней степени, — и всё
цивилизованное большинство
людей осталось для жизни с одной верой в городового и урядника.
В этот передовой век человеческое общество очень материализировалось, потеряло свой духовный центр, и звериное корыстолюбие
человека под
цивилизованным обличием достигло крайнего напряжения и выражения.